Воспоминание.
В далёком детстве я жил по улице Морозова, в посёлке Химиков города Н-ска, только начинавшем расширять свои границы по солонча- ковой степи, расставляя небольшие силикатные дома по будущим улицам. Отец, кажется, был одним из первых, кто дал жизнь новой улице, выведя угловой дом с довольно крутой черепичной крышей. Потом появились крыши Лёнькиного, Юркиного, Люды и Алика, Нади , Серёжкиного и На- таши домов. Вместе с улицей, зазеленевшей вязами и украшенной синень- кими кустиками неизвестного названия цветов, возник наш ребячий кол- лектив, который ни прирастал, ни убавлялся, за исключением двух лет, когда Юрка уезжал с родителями в Монголию, чем явно осиротил нашу компанию лилипутов. Мы были ещё слишком малы, так малы, что мой молочный бидон, с которым мама снаряжала меня в магазин, волочился по земле. Мне нет нужды напрягать свою память, чтобы вернуться к тем аро- матным, напитанным детством дням. Это было удивительное время. Ещё не было многого того, что окружает нас, возит, одевает, развлекает и кор- мит. Ещё не полетел над нашими запылёнными головами Юрий Гагарин, чтобы побудить задрать их вверх и вздрогнуть от восторга перед ним и звёздами. Ещё мы были тёмными, письмо вредной бабке Чичиленко выво- дили корявыми печатными буквами с ошибками в самых известных рус- ских словах и верили, что пятна на жёлтой полноликой Селене – это Каин и Авель, проколотый вилами. Ещё телевизоры были один на миллион се- мей, а потому не мешали нашим покрытым цыпками ногам искать при- ключений на кладбище с древними склепами, соседствовавшем с весёлым стадионом; в страшной лесополосе, где какие-то дядьки без конца реза- лись в карты и куда мы проникали только ощетинившись луками, настро- гав побольше стрел, увенчанных наконечниками из консервных банок; на МТС, где в одном углу кто–то вывалил груды мела для наших класси- ков и куликов на боку и даже сушёную солёную – пересоленную рыбу; в яру, где среди банок и примусов прижились тёплые под летним зноем ар – бузы; и наконец, в самой степи, окружённой холмами и горой Невинкой, прорезанной овражистыми прудами, полными жирных пескарей, кото- рых мы без труда выдёргивали из желтоватой воды, взбаламученной мы- чащими коровами, расставлявшими вокруг нас пахучие следы своей бла- городной деятельности и множество колючих для босой ноги следов. И был ли кто счастливее нас, вихрем взлетавших со дна глубоких для нашего роста оврагов, седлавших орла и медведя, случайно вырезан- ных восточным ветром, бурливой по весне водой и летними ливнями. Где ты, Лёнькин огромный пёс, помогавший нам преодолевать самые об- рывистые крутояры. Упивался ли кто так, как мы, терпкой полынной го- речью, сладкой дурман – полынью, щедро произраставшей вместе с жёл- топестрящими одуванчиками и колючими арбузиками. Любовался ли кто ещё прижжёнными южным солнцем слюдяными стёклышками, выдавлен- ными из земной толщи. Мы ловили упитанных кузнечиков и зелёную саранчу, оставлявших на наших пальцах капельки коричневого яда и свои скрипки – ножки, лишь бы удрать от крошечных великанов. И как было приятно разгребать руками сонное марево степного воз- духа, настоянного на полыни и пряной цветочной лепоте, и слушать сви- сты жаворонка, зависшего в вязком голубом воздухе, расплавленном к полудню немилосердным Яр-Солнцем. А потом, натешившись, бухнуться носом в куриную слепоту и смотреть как из – под жёлтого лепесточка вы- ползает чёрный фараонов муравей и тащит своего раненного собрата, оби- жженного рыжим, более крупным хищником. А неподалёку нас подстерегали в затянутых паутиной норках земля- ные жабы и тарантулищи, и в ярах, на самых отвесных скалах, чернели брошенные птичьи гнёзда, откуда мы ожидали появления толстых змей и куда совали дрожащую руку. Нередко мы всей ватажкой, набрав хлеба, помидоров и яиц, устремля- лись к далёкой горе Невинке и взобравшись к самой телевизионной антен- не среди круч, сыпучего песка, земляной крошки и кустов шиповника, усев- шись полукругом на обрыве, всматривались в черты нашего города, накры- того серо-голубоватой дымкой. Смотрели долго, молча на крыши наших домов, на реку Кубань и лес, пока не начинали слезиться глаза и не насыща- лись духом близких мест. И всякий раз не умели объять необъятное, сыс- кать единственные для этих мест слова, чтобы описать реальное волшеб- ство нашего мальчишечьего края, земного космоса, где были только мы, на- дружба, наша первая слишком ранняя ребячья любовь, которая иногда те- перь смотрит с первой школьной фотографии из-под припушённых ресниц. Но одно воспоминание выбивается из общего ряда. Оно приходит вся- кий раз, неибежно, как судьба, властно отодвигая своей значимостью все другие, поражая не детское уже, но взрослое воображение своей нелогично- стью, своей невозможностью. Память о трилобитах. Тогда я, конечно, не знал их названия. Круг моих читательских интересов ограничивался при- ключениями Буратино и Чиполлино и, случайно, «Всадником без головы», которого, признаюсь, совершенно не понял и закрыл на середине, устра- шившись жуткого героя, напоминавшего о себе в беспокойных снах. Трилобиты появились после дождя в канаве, которую прорыли, что- бы подвести к домам и сухим огородам воду. Они были ни на что не похо- жи. Разве что слегка на мокриц, но трилобитов было приятно трогать.Три- лобиты , а точнее, тогда существа без названия, вызывали какое – то субъ- ективное ощущение древности, непонятное волнение.Они выбивались из всего скопища животного мира, жили своей подводной жизнью, с достоин- ством и с осторожностью.всякий раз, изловчившись поймать пришельца из давно минувшего времени, а я почему-то был уверен, что они вышли из зем- ли, невероятно древней первозданной земли (все строящиеся на ней были, наверное, пионерами), я с удивлением отмечал, что трогаю это слегка шер- шавое, пластинчатое, длиной с мизинчик, недовольно съёживающееся су- щество, не по праву, что оно не принадлежит ни мне, ни моей эпохе. Мне хотелось поделиться своим открытием , своей догадкой и благоговейным ужасом сдрузьями, но они были не готовы к этому, и только Лёнька один раз как-то замер и странно посмотрел на трилобита. Они исчезли также неожиданно, как появились, растворились в небы- тии, оставив загадку и чувство ностальгии, которое не проходит и ныне. Уход трилобитов, вестников из прошлого, - неожиданной искры, пробудив- шей в моём сознании ростки неуёмной неутолённой жажды познания и удив- лённого восприятия мира,-был для меня потрясением, неизвестным дотоле. Я выбегал утром на улицу, опускал руку в канаву и шарил по дну в поисках моих таинственных ушельцев, мысленно звал их, но тщетно. Заиляющаяся, с головастиками и личинками комаров канава оберегала свою тайну и на гла- зах усыхала. Больше у меня в жизни не было такой «канавы». Но, чтобы не дать обывательщине поглотить себя с рожками и ножками, достаточно одной на всю жизнь. Потом мы уехали. Неумолимо уходило детство, приходило нечто но- вое, много нового, интересного. Но трилобиты нет-нет, да замигают маячком: мы жили, мы живы, мы ждём. И довольно часто мелькнёт в волнах памяти хи- тиновый панцырь, плевры, глабела и глаза хозяина кембрия, ордовика и силу- ра. Это я потом начитался об этих замечательных существах, которые умеют проламывать время; в одной из книг о них сказано: «…трилобиты появились в начале кембрия, достигли расцвета в кембрии и ордовике, в силуре их стано- вится меньше и в начале перми они полностью вымирают. Для раннего палео- зоя / кембрий, ордовик, силур/ они имеют руководящее значение». Толчком к чтению стал шок от встречи с давними знакомцами в окаменелостях, увиден- ных по случаю в бродячем вагоне – музее, остановившемся на станции Расше- ватка, что в Новоалександровске на Ставрополье. Я каждый день ходил на встречу с трилобитами, а когда увидел древних первый раз, то впал в ступор и кажется не столько окаменелости видел, сколько живых, из памяти…Потом ва- гон ушёл, и трилобиты вновь для меня исчезли. Но вымерли ли мои трилобиты ? А может быть не только в балтийской прибрежной гальке или Рейнских Сланцевых горах лежат окаменелые Ollene- lus или Asaphida, а и в наших сланцах юга России, в отложениях древнего оке- ана Тетис ждёт пробуждения от полумиллиардолетнего сна владыка раннего утра Земли –Трилобит? По странному стечению обстоятельств я вновь живу в городе моего дет- ства, в том же районе, именно там, где я начинал познавать мир. Старые, полу- обрушившиеся овраги подходят почти к моему порогу, призывно раскрывая свои врата. Часто, проходя мимо моего постаревшего дома на улице детства, я любуюсь им и своим воспоминанием, мысленно склоняю голову перед ним и загадкой, которую хранит наш домовой под высокой черепичной крышей. Я терпелив и не люблю сдаваться. Терпение и постоянство – основа моей памяти. И они не дают стереть времени след мечты о встрече с моими кумира- ми из палеозоя. Я написал это на всякий случай, так как единственный, кто помнит о по- сланниках из кембрия – белобрысый мальчиш с Морозова, 2. И, если мне не доведётся покатать такого же белобрысого своего сына верхом на полуметро- вом Terataspus grandis, то, хотя бы один из вас пусть возьмёт перед дождём лопату и выроет канаву поглубже. Уверен: мои Трилобиты отлично впишутся в наш лучший из веков, когда Человек начинает понимать, что ВСЁ ЖИВОЕ ПРЕКРАСНО и ЖИВОЕ НУЖНО БЕРЕЧЬ. Трилобиты нужны нам, хотя бы для того, чтобы сдирать с глаз устарелые взгляды на вещи, пробивать своим тораксом- грудью стену равнодушного созерцания мира. Нужно только дождаться тёплого первого весеннего дождя. Я уже затылком чувствую, что облако близко. Дождёмся же желанной метеосводки. 07.02.1981г.
|